Марки. Филателистическая повесть. Книга 1 - Страница 10

— В Англию, — орал Будённый, перекрывая шум моторов.

— Хорошо. Только Англия большая. Поточнее!

— Что ты говоришь? Не слышу, — показывал на уши Будённый.

— Напишите, куда лететь — второй пилот по фамилии Левченко отчаянно жестикулировал. — Вот бумага, вот карандаш. Я пишу вопрос, вы ответ.

Левченко водил рукой по бумаге. Маршал получил в своё распоряжение карту с пометками Леваневского, сделанными красным карандашом. Левченко ещё разок прокричал Будённому на ухо про маршрут и снова скрылся. Отсутствовал второй пилот долго. Наконец, вышел сам Леваневский. Высокий, чуть даже аристократичный. Его шапку и меховые перчатки покрывал иней. Даже ресницы были белыми.

— Я не сяду! — крикнул он. — Не выйдет у вас ничего!

— Что он там говорит, Семён Михайлович? — подошёл Горький к Будённому.

— Вы пока погодите, я с ним с глазу на глаз разок переговорю.

Через минуту маршал вернулся. Багровое лицо его имело озадаченное выражение, он крутил ус, отрывая сосульки.

— Ничего страшного. Леваневский сядет. А не то рубану по перфорации, родная мама не узнает.

— Расскажите, что случилось? — спросил Попов.

— Что он там кричал? — с тревогой глядел на маршала писатель.

— Он мне всё одно слово орал, а его сперва не понял: «Лыжи». Я ему в ответ: «Какие ещё лыжи?» Скажи человеческим языком! Он и объяснил, у него ж к самолёту лыжи пристёгнуты, если станем садиться — он лыжи попереломает.

— А вы что ему сказали? — осведомился Попов.

— Я ему говорю: «Не сядешь, под трибунал пойдёшь! Ты говорю, что, в штаны наделал, контрреволюционная морда? А ещё военлёт! Прилетишь, я тебя, сукина сына, шашкой порубаю!»

Попов попробовал утихомирить развоевавшегося Будённого. «С эдаким дуралеем и вправду аэроплан разобьём», — подумал он. А вслух он сказал:

— Мне кажется, вы погорячились, Семён Михайлович! Надо перед господином военлётом извиниться. Он действительно не сядет, а только самолёт угробит. И так плохо, и эдак. Не уйти ему от вашего трибунала. Давайте спросим его, можно ли нам выпрыгнуть с парашютами. Я сам его и спрошу.

На сей раз к лётчику пошёл Попов и вернулся довольный.

— Парашюты у них есть. Через десять минут станем готовиться к прыжку. Пока что отдохнём и посмотрим, как этими штуками пользоваться.

— Я про парашюты только читал, — озадаченно промолвил Горький. — Семён Михайлович, а если он не раскроется?

— Не раскроется, прыжок не засчитывается, — буркнул Будённый.

Мотор ровно гудел. Минуты тянулись медленно.

— Вы знаете историю марки Леваневского? — нагнулся Попов над ухом Алексея Максимовича.

В ответ тот лишь помотал головой.

— Этот полёт, отражённый на марке, так и не состоялся. Марку выпустили, а самолёт не смог взлететь из-за поломки мотора. Существуют несколько экземпляров с перевёрнутым красным штемпелем, надпись про перелёт в Сан-Франциско сделана вверх ногами. Говорят, эту ошибку велел произвести всесильный Ежов.

— А Ежову-то зачем понадобились перевёртыши? — не понял писатель.

— Собирал редкие марки, — пожал плечами Попов. — Среди филателистов кого только не встретишь.

В кабине стоял холод, пассажиры задумчиво глядели в покрытые коркой снега иллюминаторы, разговаривать не хотелось. Будённый сидел в своей меховой шубе на мешках, развалясь, по-купечески. Он нашёл в одном из ящиков револьвер и рассматривал находку, заглядывал одним глазом в чёрное отверстие. Каждый думал о своём. Горький что-то записывал в блокнот, иногда смешно слюнявил карандаш. Александр Степанович прикрыл глаза и задремал, но мысль его работала. Хотя поначалу ему вовсе не хотелось участвовать в этой авантюре, он на удивление легко дал себя в неё втянуть. В пользу лондонской экспедиции говорило одно: дело шло не только и не столько о приоритете. В каждой стране есть свои Кулибины. Американцы, например, считают Сикорского, великого конструктора аэропланов, своим собственным гением. А ведь начинал он у нас, в России. Нет, дело не в приоритете, а в том, какую нацию посчитают через десятки лет в мире за «главную». Это спор стран между собой тайный, давний, негласный. Принадлежите вы к передовой державе, или ваша нация одними деревянными лопатами торговать может — таковое ей место в табеле о рангах отведётся. Получается, тут мировой престиж. Вот оно что!

Мысли Попова прервал крик штурмана. Он высунул одну руку в чёрной меховой перчатке и показывал большим пальцем вниз. Левченко заботливо помог пассажирам укрепить парашюты, проверил то, что мог, и дал последние инструкции. Дверца раскрылась, ледяной воздух стремительно наполнял кабину. Будённый, как и полагается военному, попавшему в общество гражданских, первым встал у дверцы. Завладев средством спуска с высоты, он принялся показывать присутствующим трос, болтавшийся сбоку, за который следовало дёрнуть.

— Вывалишься из кабины, досчитай до пяти и рви за верёвку! — крикнул он поочередно в ухо Горькому и Попову. — Видите впереди зелёную площадку? Держите курс туда.

Он первым шагнул за открытую дверцу самолёта и исчез из вида. Потом неловко вывалился Горький, ударившись парашютом о край люка. Третьим должен был спрыгнуть Александр Степанович. Он недолго постоял перед открытой дверцей, слушая свистящий воздух. Затем повернулся спиной к открытой двери, пожал руку второму пилоту:

— Благодарю вас и вашего коллегу, господин Левченко. Ещё раз простите за беспокойство.

Перекрестился, закрыл глаза и сделал шаг в бездну.