Марки. Филателистическая повесть. Книга 1 - Страница 40

— Мистер Горки, я всегда ценю усердие моих солдат. Однако осмелюсь дать вам совет: результат стрельбы улучшится, если не закрывать оба глаза во время прицеливания.

Перед боем командир обошёл ряды солдат и произнёс:

— В сектор стрельбы своего пулемёта не лезьте. Это смертельный номер. Вот такая моя вам последняя заповедь.

Теперь в прорези прицела винтовки Горького маячили маленькие чёрные фигурки. Фигурки эти были неприятельскими солдатами. Алексей Максимович, уверенный, что попасть во врага ему не суждено, всё же приник к прикладу. Позицию для стрельбы он выбрал соответствующую своему росту. В отличие от товарищей, лежащих в траве, он стоял позади толстого дуба. Из-за своего укрытия он прекрасно видел наступавших, как они перебегают от куста к кусту, падают в высокую траву, ползут и бегут, согнувшись в три погибели.

Писатель, превозмогая отвращение к стрельбе, сжал зубы. Он видел, что один вражеский солдат стоит в нерешительности, будто раздумывает, двинуться ли ему дальше. В следующее мгновение автор романа «Мать» держал фигурку между двух кустов на мушке. Он зажмурил оба глаза, потому что не выносил грохота ружейных выстрелов, и одновременно нажал, напрягшись всем телом, на спусковой крючок. Ружьё рванулось из рук, ударило в плечо, но не отскочило в сторону, будучи прижато к стволу дерева.

Когда шум в ушах прошёл, Горький оглядел то место, где секунду назад стояла фигурка человека, и с удивлением отметил про себя, что фигурка исчезла. Никто больше не поднимался из травы и не бежал меж кустами, прячась от выстрелов. Сам не понимая отчего, Горький обрадовано закричал, сильно окая и потрясая орудием убийства:

— Я попал! Из ружья попал!

Вокруг стоял грохот боя. Пули свистели, вдалеке строчил «Максим». В суете и нелепице боя Горький совсем забыл, где он находится. Одна из пуль пробила пальто пролетарского писателя. К счастью, она не задела его. Тогда он решил, что следует вести себя более благоразумно. Опустился на колени и принялся перезаряжать винтовку, как его учили. Ему на секунду показалось, будто он старый и опытный воин, делающий свою трудную и грязную работу. На долю секунды он представил, что его повысили в звании, и они с МакМагоном на равных обсуждают будущие операции их отряда. Но это было лишь мимолётное размышление.

Проклятая винтовка не желала слушаться. Провозившись с ней полчаса, он понял, что второй выстрел ему сегодня сделать не придётся. Тогда он вспомнил последнюю заповедь МакМагона: не лезть под обстрел своих же. Устало сел в траву, прижался спиной к дубу, положил своё оружие в траву и стал глядеть в небо. Там, в высокой вышине качались кроны и ветки, проносились далёкие облака и царил другой порядок вещей. Алексей Максимович достал из кармана горбушку хлеба, съел её. Горбушка оказалась сухой и невкусной. Так он просидел довольно долго. «Пушкин пал жертвой вражеской пули, и Лермонтов. Настала моя очередь», — тоскливо думал Горький.

Но участь великих собратьев по перу обошла пролетарского писателя. Внезапно атака немцев захлебнулась, и всё стихло. Из укрытия оборонявшиеся ещё долго не выходили. А Горькому отчего-то захотелось поглядеть на результат своего удачного выстрела.

Он не выдержал и вылез из укрытия одним из первых. Едва согнувшись, побежал к тому месту, где по его расчётам должен был находиться убитый им неприятель.

Он нашёл немца сразу, и именно там, где рассчитывал. Высокая трава, куст, и в траве человек. Молодое лицо без усов, непослушная чёлка под металлической каской с загнутыми краями. На земле лежал широкоплечий парень в форме серого цвета. На его новеньком солдатском ремне, на бляхе, Горький прочёл: «Gott mit uns». Он хотел записать слова в блокнот, но передумал. «Скорее всего, это какие-то неважные слова, — подумал он, — номер части, к примеру». В руке солдат крепко держал карабин. Он лежал, будто бы прилёг только что отдохнуть на минуту, но задремал. Вот-вот лежащий откроет глаза, встанет. Так могло бы показаться, если бы не неестественная поза убитого и восковая бледность его лица.

Нагнувшись над молодым солдатом, писатель вдруг отпрянул в сторону. Ему померещилось, что тот слегка шевельнулся. Вполне возможно, так оно и было в самом деле, и Горький услышал предсмертный стон, тот, что непроизвольно издаёт человек, прежде чем его душа уходит в вечность. Сам не понимая зачем, скорее машинально, Горький вытащил блокнот и карандаш. Записывать стало его привычкой, способом переработать душевную рану. Дрожащая, судорожно сжимавшая карандаш рука сама царапала слова, которые лезли в голову. Не обращая внимания на знаки препинания, он торопливо писал: «Каждая человеческая жизнь неповторима и единственна. Но как узнать ценность её? Оценить жизнь каждый может лишь применительно к своей жизни, к той, что дана тебе, а не другому. Есть ли мера жизни? Или всякий Человек — запечатанное письмо, и одна смерть его распечатывает»?

Вдруг к Горькому сзади подошел кто-то. Писатель различил серое лицо. Охрипший голос произнёс:

— Давно ли вы кормили ланаркских уток?

Может быть неуместность вопроса, может быть, странная внешность человека, или же, переживания этого дня, а скорее, всё вместе сыграли с Горьким злую шутку. В голове его раздался звук, будто щёлкнул электрический выключатель. Алексей Максимович покачнулся, посмотрел диким взглядом на говорившего, и, так и не поняв, кто перед ним, грохнулся на землю, рядом с убитым.